Охотников было двое. Один большой, усатый, багровый и отчётливо напоминающий моржа. А второй тоже усатый, но, напротив, довольно щуплый. И ещё седой, второй охотник был седой.
Иллюстрация Анны Чмыховой
— Хорошо! — сказал толстый охотник. — Очень хорошо. Люблю.
— Это ты верно отметил, — отозвался седой охотник. Он шепелявил и говорил с непонятной интонацией, то ли приветливой, то ли извиняющейся. — Это ты верно отметил. Тут всё дело в природе. Видишь — природа вокруг.
— Тут всё дело в котелке да в бутылке. Какая теперь природа?
— Да вот же, пожалуйста, природа. Деревья.
— В пыли всё.
— Да не так уж тут и много пыли, — седой охотник поднялся и поскрёб пальцем листик на каком-то кусте.
Лес не шумел. Если здесь и можно было услышать дыхание природы, то очень уж внимательно прислушавшись. Но ведь если внимательно прислушаться, что услышишь что угодно.
— Всё же какая-никакая, а натура, — седой охотник пососал зуб. — Только вот мы с тобою никого сегодня не поймали. А бумага наша тю-тю, до завтра. Потом новую выправлять. А Домби возьмёт, да и не даст.
— С чего это? — с багрового лба собрался было взлетать до отказа заправившийся комар, но перед самым стартом был шлёпнут. — С чего не даст-то?
— Ну не даст и не даст. Скажет: идите лесом. Ха-ха. Смешно я сказал. Ну ты понял.
— Не скажет.
— Ты понял? Ха-ха.
— Что понял? Я всё давно понял.
— Что я смешно сказал, почему смешно-то. Идите лесом не в том смысле, что на охоту в лес, а в смысле не даст лицензии. Каламбур!
— Даст, какого лешего-то? Мы гильдийные боги.
— Гильдийные, да не гильдийные. Он, знаешь ли, различает своих.
— Ну к главе пойдём пожалуемся.
Они расхохотались. Седой охотник хохотал мелко — хахахахаха, а толстый — словно бы надуваясь и сдуваясь на каждом смешке.
— Уморил. Главе на Домби пожалуемся. Уморил. Что ж, один — один, — проговорил наконец седой.
— Что один — один?
— Шутка на шутку. Я пошутил — но и ты в долгу не остался, уморил. Остроумцы мы с тобой, вот что.
Охотник, похожий на моржа, плюнул и стал подниматься на ноги. Поначалу и вышло даже похоже — как если бы морж почему-то решил ходить по-человечески. Охотник с седыми усами отвернулся и стал смотреть на кружащуюся над ними птицу.
— Я уже сам думаю — надо отсюда валить, — морж наконец преодолел земное притяжение и теперь хлопал себя по заду, стряхивая пыль. — Лес дерьмо, никого нет. Егеря старого Домби выгнал.
— Тут был егерь?
— Поэтому и выгнал. Теперь вместо него будет хранительница.
— Как это?
— Пёс её знает. Вроде бы не просто егерь, а особая какая-то. Я про неё разузнал. Уже терпеть не могу, хоть и не видел ни разу.
— А как зовут?
— Аннетт. Анна, значит, если по-нашему. Святая.
— Ничего себе! А вот разреши сделать такой вопрос: знает ли она по-французски? Какое имя изысканное.
— Дура она. Давай что ли собираться, вопрос. Домой пора.
Они завозились с костром, котелком и снаряжением. Охотник с седыми усами действовал деловито: нагибался, собирал, упаковывал. Его товарищ больше ходил по поляне, вроде бы и не бездельно, а на самом деле всё больше разглядывая небо и деревья. Вдруг он встал.
— Э! Поди сюда! Что это?
Седой охотник подошёл. На стволе дерева светилось пятно.
— Не знаю. Никогда не видел похожего. Вроде бы краска?
— Откуда тут краска, ты видел маляра? Вот смотри — там на кустах. И дальше вон. След.
— Ба. Да в самом деле.
— Пошли? Вон его видно.
Седой охотник потеребил ус.
— Я бы тут сделал замечание. Это, думаю, как раз то, о чём в ограничениях написано. Неизвестное животное нельзя выслеживать.
— Лабуда. Можно, не можно. Эти правила егерь писал.
— Там внизу подпись: Домби.
Они попрепирались ещё немножко.
Лес рос на склоне, и след вёл вверх. Охотнику, похожему на моржа, было труднее, но он держался впереди. Кому чужды сомнения, тот всегда поначалу впереди. Они увидели жеребёнка издали — наверное, потому, что тот светился. Он уже не бежал, а шёл, все время спотыкаясь и оглядываясь. Подобравшись ближе, охотники услышали плач.
— Он плачет, — сказал седоусый охотник.
— Ерунда, — сказал охотник, похожий на моржа. Но он уже отставал на шаг.
Звонкий голос звал и звал кого-то.
Седой охотник уже не был седым охотником. Мальчик бросился вперёд — насколько позволяли крошащиеся и застывающие колени старика. Он стремился играть, забывшись, хотя мать говорила ему и отец говорил: если увидишь в лесу детёныша зверя — беги. А зверь уже был здесь — и серебристый принц бросился навстречу матери. Он исчез где-то в лесу, а седой охотник остался с единорогом один на один. Где-то рядом был охотник, похожий на моржа, но с единорогом всегда каждый — один на один.
Охотник подался было назад, хотел ухватить ружьё, но куда там — ведь всегда первым успевает зверь.
Стрела прошла через шею. Кобылица упала не сразу — ей не хватило мгновения, чтобы проткнуть человека. Хранительница, белая как снег, стояла, опустивши лук.
Она перевела взгляд на охотников. Те сидели под деревом, глупо раскрывши рты.
— Уходите, — сказала она им.
Они так и ушли, пятясь, забывши половину охотничьего имущества. Она посмотрела — и оно воспламенилось, заискрилось, сгорело в мгновенье. Остался только баллон — один из охотников оставил баллон. Аннетт подняла его, машинально попробовала прочитать этикетку — но рука тряслась. Она швырнула его — размахнувшись, вверх.
Он летел, вращаясь, пока не ударился вентилем о ствол дерева, а потом — как ракета, оставляя за собой след, расплывающийся клубами серого дыма. На пути случились какие-то птицы — они располошились, натыкаясь друг на друга и на ветки.
— Листики пожухнут.
Хранительница не обернулась на голос. Они глядели на клубящийся дым — Аннетт прямо, а Домби исподлобья. Из дупла одного из деревьев вывалилась мышь. Она отползла от ствола на несколько метров. Серые головы вдруг извернулись и яростно вгрызлись друг в друга, то ли как любовники, то ли как неистовые враги.
— Ну дохни уже, что ж так долго, — сказал Домби. — Какая ж дрянь всё-таки.
— Ты про мышей или про яд?
— Я про всё.
Мышь наконец перестала дёргаться.
Боги помедлили ещё немного и наконец решились подойти. Рог ещё немножко жил, искрился, по нему то и дело пробегали серебристые огоньки.
— Почему?
— Всё правильно, — Домби присел на корточки. — Их нужно было спасти, такой закон, такая работа. Они больше никогда не придут в лес.
Он помолчал.
— Единорог. Никогда раньше я не видел его так близко.
Из леса снова донёсся зов жеребёнка. И тогда хранительница заплакала.
Иллюстрация Анны Чмыховой
Они шли напрямую, не разбирая дороги. Пыльный лес молчал.
— Я запретила охоту, — сказала хранительница, — теперь можно только гулять.
Домби огляделся.
— Гулять?
— Гулять. Мне мешает пыль. Я не могу быть хранительницей такого пыльного леса. Вы должны сделать с этим что-нибудь. И мне не нравится везде таскать дурацкий баллон. Нужно, чтобы не было мышей. Ну этих.
— Это да.
С дерева на дерево перелетела птица.
— Ой, смотри! Кто это? Лисичка?
Домби посмотрел.
— Это лисичка! Или нет? Смотри, уши какие. Они тут водятся?
— Он тут водится… они тут… водятся, да.
— Симпатяга. Смотри, это лисёнок. Он не боится. Он знает, что я его не обижу. Кис-кис.
Иллюстрация Анны Чмыховой
Домби поперхнулся.
— Иди сюда. Хороший. Он, наверное, хочет есть.
Зверёк в самом деле совершенно не боялся. Он подбежал и, совершенно не заметив Домби, ткнулся носом в корзинку хранительницы.
— Голодный. Давай тебя покормим.
Зверёк повилял хвостом.
— Ээээ, — сказал Домби, — гм-гм.
Через минуту Аннетт уже держала зверька на руках и чесала за ухом. Он съёл половину взятой на прогулку снеди и теперь тихонько урчал.
— Некоторые животные, — Домби почесал нос. — Умеют говорить.
Зверёк приоткрыл глаз и украдкой показал ему зубы.
— Я считаю, что таких нельзя называть животными, — немедленно подхватила Аннетт, — это существа, такие же, как мы.
— Такого на руки не возьмёшь, да. За ухом не почешешь.
— Конечно, нет. Меня раздражает, когда существ не воспринимают всерьёз. Это как детей тискать при встрече.
— Неуважительно.
— Конечно. Нужно отличать животных и существ.
Она почесала зверька за ухом и тут упоённо заурчал.
— А как здоровье Ефима Борисовича? — спросил вдруг Домби.
Она удивилась.
— Почему ты вспомнил? Ну он старый кот, но вроде ничего, спасибо.
Зверёк поднял морду.
— А не переменился ли его характер? — Домби следил глазами за божьей коровкой, карабкающейся на сучок. — Не проявилось ли в нём уместное в пожилом возрасте благодушие и расположение к окружающим, снисхождение к их слабостям? Одобрение, так сказать, мира вокруг?
Она улыбнулась.
— Я не думаю, что Фима изменится. Он по-прежнему весьма неодобрительный кот. Не одобряет любых окружающих. Ой! Ну вот. Почему он убежал?
— Кто ж его разберёт. Одно слово — животное.
Они поднялись и продолжили прогулку через заповедный лес.